Шрифт:
Закладка:
Сейчас я рассуждаю, располагая знаниями настоящего времени. Рассуждая, я исхожу из того, что и Император Японии, и Черчилль, и Гитлер, и Рузвельт, и Сталин, и Муссолини были и людьми со своими страстями, и были хозяевами, в данный момент, своей собственной страны, всем сердцем болеющими за её судьбу, потому что судьба страны это была и их судьба.
Когда Гитлер напал на нас, Черчилль сразу определил, какую роль сыграем мы в этой войне. Он отбросил к черту «Красную опасность», и оружие широким потоком пошло в нашу страну. Мы стали той мясорубкой, которая из немецкой армии готовила фарш для котлет на Английский стол ко дню Победы.
Если Гитлер надеялся на помощь Японии в оккупации Сибири, то зачем Япония, увязшая в миллиарде китайцев, направила против себя и Америку, в которой сильны были настроения невмешательства, кроме помощи Англии оружием. Был ли общий согласованный план действий государств тройственной оси: Берлин, Рим, Токио? Если он и был, то был ущербным.
События сложились так, что окончательно определились активно действующие участники разыгравшейся мировой трагедии в несколько первых дней декабря 41-го года.
5.12.41-го Красная армия начала контрнаступление под Москвой. На смену измотанным в оборонительных боях частям пришли свежие части из Сибири. Из данных разведки Сталин знал, что в планы Японии не входит открытие Сибирского фронта, у нее были другие планы. Гитлер «глянул на карту» и понял, что ни о какой молниеносной войне теперь не может быть и речи. Свое отступление от Москвы Гитлер отступающим солдатам «объяснял» вступлением в бой сибиряков. Громадность Сибири понял не только Гитлер в кабинете, отделанном дубовыми панелями, но и отступающая от Москвы действующая армия, одетая в шинелишки.
Японские руководители в кабинетах, отделанных кипарисовыми панелями, провозгласив лозунг: «Азия для азиатов» и бросив в жертву ради идеи живые торпеды и бомбы – камикадзе, оказались, как и Наполеон, и Гитлер, заложниками сумасбродной идеи. Война в осуществление этой идеи сначала шла тоже очень успешно.
Японское правительство полагало, что, продемонстрировав Америке силу, оно побудит США воздержаться от активного участия в войне.
Разведка Англии узнала о намерениях Японии, но Черчилль, во имя интересов Английского народа, скрыл эту информацию от своего ближайшего союзника. Черчиллю очень хотелось вовлечь Америку в активную войну, и Япония сама дала этому предлог.
7.12.41-го (через два дня после начала нашего наступления) в Пирл-Харборе американский флот на некоторое время действительно был выведен из строя, но это только ускорило полный разгром Японии. Времена македонских, аттил и чингисханов, когда победа достигалась могучей армией, прошли. В этой войне победу мог обеспечить только могучий тыл. Как можно было хотя бы в мыслях допустить сравнение японской (как и германской) индустрии, даже очень сильной, которая героически трудилась под градом американских бомб, с индустриальным титаном Америки (и нашим Заволжьем), недоступным для нападения ни с воздуха, ни с моря, ни с суши.
На следующий день, 8.12.41-го США и Великобритания объявляют Японии войну.
Гитлер, побуждая Японию двинуть Квантунскую армию в Сибирь, хватаясь за соломинку, 11.12.41-го, в качестве союзника Японии, вместе с Италией объявил войну Америке, но Япония не решилась еще на один фронт и войска в Сибирь не послала.
Всё. За 6 дней декабря все основные участники грандиозного сражения определились, война стала мировой.
Мы, отзывая войска с Дальнего Востока, знали от Рихарда Зорге, что Япония не планирует войны с нами, возможно, знали и почему, но надо было обезопасить себя с востока, и мы, как и англичане, возможно, скрыли это от американцев.
Недавно в какой-то газете прочитал, что и американское правительство об этом знало, если можно верить газетным уткам, но её руководители в кабинетах отделанных панелями из красного дерева, решили пожертвовать своими матросами и кораблями, если верить словоохотливым толкователям прошлого, ради получения согласия конгресса на начало войны. Корабли-то они мигом отстроили.
Пелагея Ивановна Брагина в воспоминаниях «Повесть о семнадцати спасенных», изданных в Туле в 1965 году, оставила для истории бесценные свидетельства о поведении наших людей и военнослужащих немецкой армии на оккупированной территории. Эти воспоминания более ценны, чем воспоминания военачальников или политиков, которые в мемуарах проводят заданную линию. Пелагея Ивановна никакой линии не проводит, но, конечно, редактирование было. Пелагея Ивановна рассказывает, как она на оккупированной территории организовала самодеятельный госпиталь для раненых бойцов, оставленных нашей отступающей армией. Рассказывает, как в избу, где был этот госпиталь, при нашем контрнаступлении заскочили отступающие под ударами сибиряков немецкий офицер с пистолетом в руках и солдаты с автоматами: «Сибирь?» Они готовы были нажать на спусковые крючки, но женщина кое-как сумела объяснить немецкому офицеру, где и когда были ранены бойцы, и немцы не тронули их. Может быть, они сами участвовали в тех боях, где были ранены наши бойцы. Может быть, они и ранили этих солдат. Так, что они даже посочувствовали им, как раненым на равных, один их них даже сигарет оставил. А если бы не понял офицер, если бы увидел он в этих раненых сибиряков? Но понял офицер, и не нажали на курки немецкие ребята, мужики, солдаты, которых Гитлер бросил в эту мясорубку.
Нас повезли в далекую безопасную Сибирь, которая спасла Россию.
Эшелон
Эшелонный быт – это особые нормы поведения и особый уклад. Сформирован эшелон из товарных вагонов с нарами. Мы расположились в переднем правом углу по ходу поезда. Я и Валик расположились на нарах, бабушка с мамой внизу на тюках.
От фронта нас отвезли быстро, чтобы не мешались, а дальше эшелон пускали в «окна» – ехали почти 2 месяца.
Поезд мог мчаться много часов подряд, минуя без остановок населенные пункты. Кому было невтерпеж – оправлялись на ходу, выставляя в дверь то, чем оправлялись. Если останавливались после долгой езды на перегоне, то все, кто терпел, выскакивали и садились вдоль полотна. Впрочем, в поезде практически не было мужчин. Были женщины и дети, ну а тем редким мужчинам, которые были, немощь, освободившая их от фронта, позволяла быть незамечаемыми.
На станциях не любили эшелоны с эвакуируемыми, потому что, если перед станцией долго ехали, то на станции некогда было искать туалет, да еще, чего доброго, стоять в очереди. Садились между вагонами. Я слышал сетование станционных рабочих: «Как прибудет эшелон с эвакуируемыми, так всю станцию «засерут».
В цепочке обмена веществ так же не регулярно и непредсказуемо было и первое звено – потребление.
Были базовые станции, где кормили и выдавали продукты. На эвакоудостоверении сохранились (не выцвели) некоторые отметки о получении продуктов. Сохранилась отметка о выдаче обеда и сухого пайка на два дня. По воспоминаниям Валика, на станциях, где было организовано питание, в кастрюлю накладывали кашу, был и суп иногда, сухим пайком выдавали сахар или конфеты, хлеб, селедку, топленое масло, маргарин, бывала даже тушенка.
На станциях бегали за кипятком. Но важнейшее значение имело самообеспечение и приготовление пищи. Что-то получали, что-то меняли, что-то воровали.
Если эшелон останавливался на перегоне между станциями рядом с картофельным полем, то находилось несколько человек, которые выходили на поле и рылись под кустом (подкапывали), надеясь нащупать более-менее крупный клубень. Кусты не вырывали, и все равно, хорошо если это было колхозное или совхозное поле, а если это был огородик железнодорожной рабочей, то была у нее причина сокрушаться и проклинать этих эвакуированных.
К счастью вероятность того, что больше одного эшелона за лето остановятся в одном месте, мала, и поля после нас на вид оставались не разоренными.
Варили на остановках в чистом поле и на малолюдных разъездах. Варили на маленьких костерках между двумя кирпичами.
Вот остановился поезд. Оправились, и начинает народ соображать – на долго ли остановились. По каким-то приметам решают – надолго. И все, кто запасся всем необходимым: кирпичами, дровами, котелками, продуктами, и есть вода, начинают готовить варево.
